![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Интервью Юлии Тимошенко " Freitag."
Mar. 4th, 2012 01:24 am21 августа 2004
Юлия Тимошенко дала интервью германскому изданию Freitag.
Freitag»: У Вас столько кличек, что создается впечатление, будто Вы превратились в легенду новейшей украинской истории.
Тимошенко: Мифы посвящаются людям, о которых с удовольствием говорят на кухне. Я, собственно, не имею ничего против мифов, если соблюдается какая-то мера. Но когда я постоянно слышу, будто у меня под Киевом, по меньшей мере, уже 20 громадных домов, поскольку имею огромное состояние, тогда мне больше не до смеха.
«Freitag»: Вас постоянно обвиняют, будто будучи «газовой принцессой» Вы вели незаконный бизнес.
Тимошенко: Эти обвинения были ни чем иным, как попыткой вытеснить меня из политики. В постсоветских государствах, где полностью отсутствует традиция ведения легального частного бизнеса, до суда можно довести любого предпринимателя в любое время, будь он Ходорковским и главой ЮКОСа или же хозяином киоска. Показательно уже то, что в годы преследований со стороны государства, которым я подвергалась, дело до вынесения судебного приговора никогда не доходило. Наоборот, есть десятки судебных решений, которые подтверждают, что я как предприниматель не нарушила ни одного закона.
«Freitag»: Чем Вы объясняете этот феномен?
Тимошенко: Я со своими адвокатами вывела борьбу против системы на политическую арену. Мы смогли даже создать важный юридический прецедент. Согласно украинской конституции, можно подавать жалобу на решение любого руководителя. Так мы и сделали, дошли до Конституционного суда, чтобы обвинить прокуратуру в том, что она возбудила против меня уголовное дело, не имея для этого фактического материала — и мы выиграли.
«Freitag»: Постсоветское общество не отличается особой «политкорректностью». Это Вам не мешает реализовывать себя в экономике и в политике как женщине?
Тимошенко: Поначалу было так, что меня мужчины вообще всерьез не воспринимали. Мужчины ведь никогда не задумываются о том, что женщина может быть для них равноправным партнером или даже сильным соперником. Как женщина я вынуждена уметь справляться с тем, что уготовано судьбой. Мужчины думали, что я ни что иное, как прикрытие, за которым стоит мощный мужчина с широкими плечами. Собственно, жаль, что многие мужчины в последнее время поняли, что это не так. Я в результате потеряла громадное преимущество.
«Freitag»: Рассказывают, что для первой встречи с Ремом Вяхиревым, всемогущим главой российского энергетического концерна «Газпром», Вы одели особенно сексуальный наряд: высокие сапоги и мини-юбку.
Тимошенко: Я была тогда моложе, и мне такая одежда нравилась. Вяхирев, определенно, удивился, и спросил, может ли человек, которой одевается столь экстравагантно, предложить что-то серьезное. Я думаю, он смотрел на меня с отеческой иронией. В то время все украинское энергетическое хозяйство находилось в безнадежном кризисе. Страна находилась в зависимости от поставок газа из России, но не могла за них платить. Полугосударственный российский концерн «Газпром» был вынужден поставлять газ из политических соображений бесплатно. Поэтому в письме в адрес Рема Вяхирева я предложила с тем, чтобы решить проблему, финансовую схему. После нашего первого разговора он согласился с моими предложениями. Нам удалось то, что до этого не могло сделать ни одно украинское правительство: впервые поставки российского газа оплачивались в полном объеме.
«Freitag»: Тут, наверное, понадобилось хорошее знание психологии.
Тимошенко: В определенной мере да, так как на вторую встречу с Ремом Вяхиревым я оделась как настоящая комсомолка брежневских времен — не хватало только галстука. Рем представил меня своему Совету директоров — это исключительно старые специалисты, которые, в свое время, создали советскую газовую промышленность, - и пожал мне руку: он-де никогда не думал, что из нашего соглашения что-то получится.
«Freitag»: Вы боялись попасть в тюрьму? Ведь все время повторяются угрозы, что Вы снова, как и в 2001 году, можете оказаться в следственном изоляторе?
Тимошенко: В те времена мне прямо заявляли: я или должна уйти из политики или быть в готовности сесть в тюрьму. Я сознательно решилась на второе и поэтому всегда носила с собой сумку с самыми необходимыми вещами. Арест был политическим средством давления, чтобы сломить меня, особенно путем проведения умышленно унизительного личного обыска. Потом камера. Когда я туда вошла, тут же выключили свет. Абсолютная темнота и тишина. Старый трюк, чтобы вселить в заключенного неуверенность. Я взяла себя в руки, села на свою сумку и, не двигаясь, прождала три часа, пока свет снова не включили. Окно в камере было забрано в решетку, а само помещение было очень грязным. Первое, что я попросила у своего адвоката, так это, чтобы он принес резиновые перчатки и тряпку, чтобы я могла привести все в порядок. Я находилась в следственном изоляторе 42 дня, были в это время и прекрасные моменты. 8 марта, в Женский день, к зданию тюрьмы пришли тысячи людей. Они кричали мне и поднимали на воздушных шарах цветы — это было единственный раз, когда я заплакала в тюрьме.
«Freitag»: В западной прессе сегодня чувствуется некое растущее разочарование, что касается Украины. Надежды, что страна могла бы пойти в направлении Европы, рушатся. Слышно только о коррупции, о нарушении прав человека, об отсутствии свободы прессы. Можно ли говорить, что Украина упустила свой европейский шанс?
Тимошенко: Что такое европейский шанс? Украина находится не в Африке — мы были и остаемся европейцами. Когда говорят о Европе, то имеют в виду определенную либерально-капиталистическую модель. После 1990 года восточный блок проснулся в мире, который говорил о себе, что цель развития человечества уже достигнута. Либерально-демократический капитализм представлял себя безальтернативным. Большинство постсоветских государств приняло это безо всякого сомнения и пыталось приспособиться к «европейским» стандартам. Однако, в действительности, среднеазиатские государства-правопреемники СССР двигаются в настоящее время в направлении архаичных азиатских деспотий, а Белоруссия возвращается в брежневский социализм. Остаются только Россия и Украина, страны, которые могли бы дать Западу альтернативу. Но Россию, несмотря на ее потенциал, реформировать, как это оказывается, трудно. Поэтому я считаю Украину единственной страной, будущее которой пока не решено. Это дает нам исторический шанс. Было бы хуже, если бы страна решила встать на догматический путь, ведущий в Западную Европу. Все понимают, что у нас сейчас царит хаос. Однако из этого хаоса может получиться что-то очень гармоничное.
«Freitag»: Что Вам не нравится в европейских стандартах?
Тимошенко: Я считаю неверным, что национальные традиции в глобализированном мире приговорены на вымирание. Я считаю не правильным утверждать, будто человеческая мораль тормозит развитие сегодняшнего общества. Мне не нравится агрессивно секуляризованное общество — кровосмешение между политической властью и капиталом я нахожу ужасным. Политика и деньги в современном обществе, словно сиамские близнецы. Деньги обеспечивают политическую власть, а результаты выборов зависят больше не от личности политика или от программы, а от его бюджета на избирательную кампанию. Или давайте вспомним о роли средств массовой информации. Могут ли средства массовой информации быть бизнесом? И если да, то почему тогда политические партии не являются предприятиями? Почему тогда не является акционерным обществом президентская администрация? Средствам массовой информации необходима особая форма собственности. Она должна принадлежать полностью журналистам. Им не должны диктовать волю никакие промышленные группировки.
«Freitag»: Вы сейчас говорите об Украине или о мире в целом?
Тимошенко: В первую очередь, об Украине. Но если бы мы смогли ответить на такие вопросы в нашей стране, разве это не пошло бы на пользу всем? Я не думаю о «конце истории человечества». Я верю в новую утопию 21 века. Эта утопия должна учесть негативный опыт утопий 20 столетия и снова поставить во главу угла отдельного человека. Я убеждена, что Украина могла бы стать идеальной лабораторией для такой социальной утопии.
